Саванна, куда с деловым визитом приезжает писатель — журналист Келсо, полна странностей. Тут все вооружены. К трагическим вещам относятся с юмором, а нелепости доводят до трагедии. Символ города — слюнявый бульдог проживающий у Уильямса — местного «короля». Келсо встретит мужчину выгуливающего невидимую собаку; чудака с мухами на липучках, угрожающего отравить весь город, запустив яд в водопровод; чернокожую гадалку, которая общается с мёртвыми в полнолуние; транссексуала с необычным именем «Леди Шабли» и т. д. Но, главное, он станет участником криминального инцидента и, как настоящий писатель, попытается до всего докопаться. За свой визит, Келсо, возможно, поймет, где есть «добро», а где «зло» и существуют ли такие понятия вообще в городе, в котором куда не глянь — сплошной мираж. На Келсо одна и надежда. Зрителю придётся сложнее. Придётся поломать (безрезультатно) голову не только над простыми истинами в сложных словах, следующих из сюжета, но ответить на вопрос, зачем старику диких прерий — несгибаемому Клинту захотелось поиграть в абсурдиста Дэвида Линча.

 

Роман Джона Берендта принадлежит к традиционной для американской литературы фантасмагорической сатире, ведущей начало от Ирвинга, Мелвила, Твена. Подобная литература, несмотря на множество вариаций и смыслов для удачных экранизаций, всё же сильно привязана к своей стилистике и необходимо свободно владеть жанровой мимикрией, чтобы удобоваримо передать словесную «сдвинутую» реальность на экран. Иствуд же остался верен себе, сохранив традиционный, реалистический подход, что не пошло на пользу. Блуждая слепцом по мутным водам запутанного сюжета, режиссёр будто разделяет монолит на блоки, пытаясь рационализировать изначальный «магический» материал. Начавшись как сатира, история окутывается таинственностью, превращается в детектив, провисает комедией о нравах, чтобы стать судебной драмой с появлением «чудо-фактов» под заключительный стук судейского молотка. Ожидаемые итоговые объяснения оборачиваются невнятицей и несколькими финалами, с полным непониманием увиденного и чувством неудовлетворённости за потраченное время.

 

У Иствуда есть работы и послабее, но даже в них прослеживалась определённая концепция. Здесь же не высказано ни одной мысли за более чем обширный метраж. Количество совершенно необязательных сцен переваливает отметку допустимых норм, образуя черновой вариант отдельных эпизодов. И дело тут не в «намеренной недосказанности», а в «случайной несказанности». Словно из фильма вырезаны минут 10—15, где могли бы быть узловые нити перегруженного действующими лицами и трактовками не самого кинематографичного из литературных сюжетов. Иствуд усвоил урок и больше никогда не забирался на территорию подобных психологических инверсий.